Под покровом ночи [litres] - Элизабет Гаскелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все вокруг сочувствовали мистеру Уилкинсу: шутка ли сказать, не успел бедняга оправиться после бегства мистера Данстера (прихватившего с собой, надо думать, немалые средства из казны юридической фирмы), как на него свалилась новая напасть – слегла единственная дочь. Он и правда выглядел ужасно, весь почернел от горя, и в его глазах появилось затравленное выражение, словно после всего пережитого он уже ни в чем не был уверен и каждый день ждал, с какой еще стороны на него обрушатся невзгоды, где еще замаячат страшные призраки беды. Ему сострадали богатые и бедные, город и деревня. Богатые, войдя в его положение, старались не докучать ему своими делами и претензиями; и только между собой, в ходе праздных бесед после сытного обеда, дружно удивлялись, каким образом такой славный малый, как Уилкинс, мог обмануться насчет такого прохвоста, как Данстер. Даже сэр Фрэнк Холстер и его жена забыли про старую ссору, и лично приехали справиться о здоровье Элеоноры, и завалили больную корзинами сочных плодов из своей оранжереи.
Мистер Корбет вел себя как подобает обеспокоенному влюбленному. Он ежедневно писал мисс Монро и требовал подробнейших бюллетеней; он опрашивал докторов и добывал в столице все, что, по их туманным предположениям, могло бы пойти на пользу больной; и при первом же намеке на согласие врачей допустить его свидание с Элеонорой примчался в Хэмли. Там он излил на нее столько заботы и ласки, что под конец девушка стала тяготиться этим изобилием, которое смущало ее и ставило в тупик.
За день до их свидания, вечерней порой, когда все окна и двери были раскрыты настежь, чтобы впустить последние дуновения ветерка, освежавшего знойный июльский воздух, горничная на цыпочках подкралась к двери в Элеонорину спальню и пальцем поманила к себе мисс Монро, бессменную сиделку у постели Элеоноры.
– Вас спрашивает какой-то джентльмен, – коротко доложила она, чтобы не потревожить сон девушки.
Мисс Монро тихонько сошла по лестнице в гостиную и увидела там мистера Ливингстона. Только она не знала, что это мистер Ливингстон, ведь прежде она не встречалась с ним.
– Я весь день провел в пути. Мне сказали, она больна… при смерти. Можно хотя бы раз взглянуть на нее? Я не скажу ни слова… затаю дыхание. Но дайте мне увидеть ее в последний раз!
– Прошу прощения, сэр, я вас не знаю. Если вы имеете в виду мисс Уилкинс, то да, она больна, но отнюдь не при смерти, как мы все надеемся. Еще вчера она была очень плоха и ее состояние, не скрою, вызывало у нас опасения, но сейчас она крепко спит благодаря снотворному, и мы искренне надеемся…
В ту же секунду мисс Монро почувствовала, как ее руку схватили и, к ее безмерному удивлению, с жаром поцеловали, прежде чем она успела пресечь это неуместное действие.
– Благослови вас Бог, мадам, за ваши слова. Но если она крепко спит, нельзя ли мне взглянуть на нее? Ей ничем это не повредит. Я буду тише воды ниже травы, обещаю! Я проделал такой путь… Мне бы только взглянуть на ее милое лицо! Заклинаю вас, мадам, позвольте мне увидеть ее. Больше я ни о чем не прошу.
Но когда его желание было исполнено, он, как мы увидим, попросил еще кое о чем. Итак, он неслышно двинулся вверх по лестнице за мисс Монро, которая укоризненно оглядывалась на него всякий раз, когда через открытые окна до нее долетал какой-нибудь внезапный звук, будь то соловьиная трель или совиное уханье. Однако она по собственной воле замедлила шаг возле двери в спальню мистера Уилкинса и сообщила:
– Спальня ее отца. До сегодняшнего вечера он шесть ночей не ложился в постель. Тсс, не разбудите его!
И они пошли дальше, в безмолвную комнату, где темноту наискось прорезал луч света от лампы, спрятанной у противоположной от двери стены, и где настойчивый посетитель, затаив дыхание, сел у постели больной. Обрамленная темными волосами голова Элеоноры покоилась на белой подушке, и почти таким же белым, неподвижным было лицо девушки. В комнате висела звенящая тишина: казалось, муха пролетит – услышишь. Через несколько минут мистер Ливингстон встал. Мисс Монро из страха, как бы он не наделал шуму, пошла вниз по лестнице вслед за ним (чем больше она осторожничала, тем тяжелее ступала). В гостиной пламя свечи на мгновение ярко вспыхнуло от порыва воздуха, и гувернантка увидела на щеке посетителя блестящую дорожку от слез. Как она позже призналась, ей даже стало жаль молодого человека. Тем не менее она поторопила его, поскольку должна была вернуться наверх. Он схватил ее руку и больно стиснул.
– Благодарю! Она так изменилась… Лежит точно мертвая! Вы ведь напишете мне… Герберт Ливингстон, Лэнгамский приход, Йоркшир. Обещайте, что напишете! Ах, если бы я мог что-нибудь сделать для нее, но я могу только молиться. Милая, чудная моя! А мне даже нельзя остаться с ней, я ей никто.
– Ступайте, ступайте, голубчик, вот так, – приговаривала мисс Монро, поскорее выпроваживая его за дверь: она боялась, что под наплывом чувств молодой человек расшумится. – Да-да, напишу. Буду писать вам, не сомневайтесь! – Она закрыла за ним дверь и с облегчением вздохнула.
Через две минуты в дверь тихо постучали. Она отодвинула засов и вновь увидела его, мертвенно-бледного в лунном свете.
– Прошу вас, не говорите, что я приезжал справляться о ней. Она может рассердиться.
– Что вы, что вы, и не подумаю!.. Бедняжка ко всему безучастна. Ее не трогает даже имя мистера Корбета.
– Мистера Корбета! – почти беззвучно повторил он и удалился, на сей раз окончательно.
Несмотря на все опасения, Элеонора поправилась. Она сама знала, что выздоравливает, чувствуя, как день ото дня к ней против ее воли возвращаются силы и аппетит. Тело подчинило себе волю, которая заставила бы ее сползти в могилу и сомкнуть очи, чтобы никогда не видеть этого мира с его горестями.
Большую часть дня она лежала с закрытыми глазами, притихшая и неподвижная, однако голова ее работала непрерывно. Она мучительно думала – как думает тот, кто жаждет обрести утраченный покой и не находит его. Постепенно она пришла к мысли, что при всем безумии ночного кошмара, когда их разумом овладели безотчетные импульсы, если бы им троим хватило сил вдохнуть мужество друг в друга и назвать вещи своими именами, признаться в страшной ошибке,
